- Сначала я ещё раз хотел бы уточнить, что мы говорим в первую очередь о личном восприятии, личных впечатлениях. Не претендуем на полную объективность, не можем и не ставим себе цели охватить в этом разговоре весь СССР и всю его историю.
- Разумеется.
- Тогда начнем вот с чего. Расскажите, где и когда вы родились, где жили.
- Родился я в городе Уфе, в 1967 году. И если исключить года три которые я провёл на Дальнем Востоке - это было ещё до школы - и службу в армии, а также работу за рубежом, я в Уфе прожил всю свою жизнь. Более того, я, можно сказать, на одном и том же месте все эти свои пятьдесят два года и провёл. Так что могу видеть, что изменилось, как изменилось.
- Да, вы первый из моих собеседников не из Москвы и Подмосковья, а из региона, к тому же региона такого, национального. Это очень интересно, у меня по этому запланирована целая серия вопросов. Расскажите ещё немного о семье, в которой вы родились.
- Отец - инженер. Мама - техник. То есть, можно сказать, что начинала она как рабочий, рабочая специальность. Монтажник. Потом перешла на более бумажную работу. Отец был на инженерной работе практически всю свою жизнь.
- Инженер примерно какого уровня - низкого, среднего, высокого?
- Среднего. Он был инженер по эксплуатации. Не конструктор, не разработчик, не ЗИПовец. (Уточнение от Фарита: "ЗИП - запчасти и принадлежности. Это инженерная деятельность по непосредственной поддержке производственного процесса. Тут я немного напутал - как раз с ЗИП деятельность моего отца пересекалась очень плотно, только классический ЗИП - это на родном предприятии, а отец обслуживал его изделия на дальних точках.") Он очень много ездил в командировки по всей стране и за рубеж. Потому что работал на заводе, который производил такую продукцию. И следил за эксплуатацией. Что-то ломалось, он это описывал, если не мог починить на месте, то присылал обратно.
- А если не секрет, что за продукция? Что этот завод делал? Или это секрет?
- Наверное сейчас это не секрет. Это было уфимское приборостроительное объединение. Там делали электронные устройства для ракет, для самолётов и так далее.
- Ясно. Вы говорили, что три года жили на Дальнем Востоке. А туда вас как занесло, как так получилось? И где именно?
- По работе папы. Мы жили в Арсеньеве. Он был приписан к арсеньевскому авиационному заводу "Прогресс". Мама там же работала. А папа мотался по всему Дальнему Востоку. Он побывал на Камчатке, на Курилах, на Сахалине, в Магадане, в Анадыре, то есть вообще везде. А мы жили в Арсеньеве.
- Вы были тогда ещё совсем маленьким?
- Да. Я вернулся в Уфу перед самым первым классом.
- То есть, воспоминания о Дальнем Востоке - почти никаких или так, совсем на грани?
- Да. Детские воспоминания. У меня почти нет таких воспоминаний об Уфе. Первые детские воспоминания больше всё-таки об Арсеньеве.
- Понятно. Тогда может быть вы расскажете о своём детстве в Уфе? О начальной школе.
- Рассказать можно очень много всего. Хорошо бы какое-то направление.
- Чем больше, тем лучше. Но давайте тогда сначала посмотрим на такую, идеологическую линию. Вы наверняка были и октябрёнком, и пионером, и комсомольцем, правильно понимаю?
- Да.
- Расскажите, как вы тогда это воспринимали. Вот, вас принимают в октябрята. Насколько искренним октябрёнком вы были. Было ли это для вас важно? Верили вы во всё вот это?
- Пожалуй, нет. Я совершенно точно не вступал в октябрята и в пионеры, чтобы строить коммунизм. Это я наверное могу сказать точно. Более того, пожалуй что никто в нашем классе... В этом плане я практически не отличался от всех остальных. Вступал потому, что так было принято. Каких-то особых мыслей и не было. То же самое про пионеров, то же самое про комсомол. Могу сказать, что к комсомолу это был уже такой, достаточно большой цинизм. Причём не только у меня, но и у тех, кто меня принимал. Вот это я помню достаточно хорошо.
- Этот цинизм и на ранний возраст распространялся? Даже на возраст октябрёнка?
- Нет, конечно же нет. В октябрята - там у меня цинизма не было. Но не было и этого идеологического... Давления что ли.
- Вот это всё - дедушка Ленин, клятва октябрёнка - это не затрагивало?
- Не затрагивало. Не могу ничего подобного вспомнить.
- И если я верно понял, так же было и у остальных - насколько вы видели, слышали, ощущали.?
- Да. Я был знаком с ребятами-активистами. Но это был активизм скорее коммунарского толка. Крапивинского.
- Какого толка?
- Крапивинского. Вы читали наверное.
- А, понял.
- Там всё-таки к коммунизму, к октябрятам, к пионерам привязки нет. Там привязка к каким-то общим делам, к дружбе, к чему-то такому. Это было.
- Общеподростковая романтика.
- Да-да-да. Вот что-то такое я могу вспомнить. Это было, и я даже рад, что это было. Но привязки к идеологии не было никакой.
- А отношение дома? Вот, смотрите, Фарит. У меня, наверное, одно из самых ранних детских воспоминаний это как мы с отцом играем в солдатики. И одна из этих игр была в "расстрел красной сволочи". Были такие солдатики, он нам из Москвы привез штук семь или восемь, такие большие, сантиметров по двадцать. Среди них был такой красноармеец в шинели, будённовке, со звездой. Красного цвета. Вот, его и расстреливали. Из этого можно понять, какое отношение к коммунистической идеологии было у меня в семье, со стороны моего отца. А у вас? Какое отношение к идеологии было у вас в семье?
- Индифферентное. Диссидентами мои родители ни в коем случае не были. Но не были также и... Они оба были коммунистами, были членами КПСС. Но при этом в общем-то достаточно откровенно это было не для того, чтобы, опять-таки, строить коммунизм. Просто так в некоторых отношениях было лучше. То есть, в данном случае это был, наверное, конформизм. С отцом первые яркие воспоминания, которые у меня связаны... Он никогда не играл со мной в солдатиков, такого не было. Он был заядлым альпинистом. Причём достаточно высокого уровня. Он участвовал в чемпионатах России, даже СССР. У него был разряд. Он ездил на Алтай, на Тянь-Шань, на Кавказ. Был знаком с некоторыми альпинистами, которые ходили на Эверест в 82-м. И у меня первые воспоминания это как мы с ним летом ходим например на скалы - у нас есть такое местечко - Симская. Как мы с утра туда едем на электричке, в огромной компании. Приходим и там всё замечательно. Они там лазают, мы бегаем, играем, солнце... Вот такого рода романтика - туристическая.
- Это чем-то похоже на романтику крапивинскую. Просто та пионерская, а эта для взрослых. Некое продолжение линии.
- Да.
- А если попробовать заглянуть намного в прошлое. Ваши родители, возможно дедушка или бабушка вам что-то рассказывали по это теме - идеологической? Ну, то есть, например, кому-то дед рассказывал, что мол я верил, а потом перестал. А другой кому-то другому, что никогда я в эти коммунистические бредни не верил. А кому-то, что верю до сих пор и ты поверь. Вот что-то такое о том, как это отношение к идеологии менялось у них? Как оно пришло к вот этому индифферентному состоянию? Не знаете?
- Таких разговоров у нас не было. Папа мне рассказывал один случай но никогда не делал из этого случая выводов. Когда ему было 15 или 16 лет, они жили в Уфе, кажется снимали квартиру. И вот, он рассказывал, что как-то вечером мы сходили на какой-то фильм, фильм мне очень понравился, я был такой, возбуждённый. Уже было темно. И увидел на воротах дома в котором они жили плакат. И, я, говорит, в этом возбуждении, этот плакат сорвал. И на следующий день меня арестовали и привели... Я не знаю, как тогда называлось, это был по-моему 52-й год, до смерти Сталина. Он, оказывается, сорвал плакат предвыборный. И на него кто-то настучал. И он сказал, что он испугался, испугался очень страшно, он плакал. И его отпустили. Ну, поверили, что это просто дурость, погрозили пальцем, сказали, что в следующий раз... И просто отпустили. Наверное на него это определённым образом повлияло. Никогда никаких разговоров о том, что коммунизм это плохо, коммунизм это хорошо, КПСС это плохо, КПСС это хорошо не было. Был такой, обычный набор анекдотов. Вот и всё. Это с отцом. Мама, она была такая немножко... Она всё время меня предупреждала, чтобы я не высовывался в этом плане. То есть, особо прямых разговоров на эту тему не было, но например когда был путч в 91-м году, она меня отдельно предупредила, чтобы я ни с кем ничего лишнего не говорил. Вот так. То есть, нет, родители как-то прямо не влияли и не пытались особо повлиять на моё идеологическое состояние.
- То есть, вот, например, сын поступил в пионеры - поступил и поступил, так положено.
- Да, никакого праздника по этому поводу, никаких разговоров, что вот, теперь ты что-то строишь.
- Угу, понятно. Любопытно получается - у меня в этих интервью обычно одна из линий про то, как вы верили, как разуверились. Получается, вам разуверяться особо и не пришлось, у вас изначально отношение к коммунистической идеологии было такое, практически никакое.
- Никакое, именно. То есть, я не был против, я не был за.
- А так и оставалось? Ну, например до 91-го года? Или как-то это отношение менялось?
- Наверное оно так и осталось. У меня нет никакой злости на коммунистов. Скажем, о репрессиях я знал до перестройки. Для меня не было каких-то особых открытий когда началась гласность. Я не могу сказать, что в моём отношении произошли какие-то заметные изменения. Мне кажется, у меня было такое, взвешенное отношение. То есть, если кто-то их очень сильно хвалит, я пытаюсь это дело одёрнуть. Если кто-то сильно ругает - тоже пытаюсь одёрнуть. Я считаю себя сторонником исторического подхода. Я знаю, что за определённые рамки не вылезешь ни при какой идеологии.
- Фарит, а вот часто приходится слышать, когда говорят о советской власти, особенно о поздней как раз, что очень сильно докучали не столько бытовые неурядицы какие-то - очереди, дефицит - сколько постоянная ложь, лицемерие и так далее. Заставляли сидеть на этих собраниях, сдавать научный коммунизм в ВУЗе, заставляли по сути дела врать, говорить то, чего не думаешь. В вашем отношении так это было, не так, если так, то как вы к этому относились?
- Опять-таки, каких-то особых проблем я с этим не испытывал. Это воспринималось и мной, и большинством моих друзей, знакомых, как такой необходимый театр.
- Он не напрягал? У вас не было ощущения, что "меня заставляют идти против того, во что я верю"?
- Нет. Наверное это какой-то уровень конформизма. Я хорошо учился, тех, кто хорошо учился обычно выдвигали во всякие комсомольские комитеты. Я старался всегда от этого как-то избавиться, но понимал, что полностью от этого не избавишься. То есть, что-то надо делать, и я что-то делал. По минимуму. Это меня сильно не доставало.
- А вот ещё какой момент. Если я правильно понимаю, в СССР участие во всех этих вещах - комсомольские комитеты, собрания, весь этот официальный общественный активизм был довольно важным условием какого-то карьерного продвижения, жизненного успеха. Вот, вы и сами говорите, что ваши родители состояли в партии примерно из этих соображений. А вы сами в возрасте так, примерно лет пятнадцати - двадцати не задумывались, что надо бы? Что для жизненного успеха нужно бы в этом поучаствовать?
- Об этом мне достаточно много говорил отец. Дело в том, что он поступил в партию очевидно с какими-то такими мыслями. Но, насколько я понимаю, ничего у него не вышло. Всю жизнь он проработал на инженерных должностях, все деньги, которые он зарабатывал, он зарабатывал своими руками, своей головой. Каких-то плюшек от членства в партии он не имел вообще никаких.
- Могли за границу не пустить, если бы он не был членом, я так думаю. Нет?
- Может быть. Но вот этого я не знаю, там достаточно всё это было сложно. А мне он с этим докучал. Вот, как раз когда вы говорите, девятый-десятый классы, он начал меня немножечко трамбовать, чтобы я участвовал в общественной жизни, что это необходимо для будущей карьеры. Но делал он это так, что во мне это вызывало протест. Я не организатор. И я никогда не хотел быть руководителем, что-то такое толкать. Вот, у меня есть дела, которые мне нравятся, я буду их делать и продвигаться именно по ним. Хотя я побыл в институте некоторое время таким активистом. Но мне это не очень понравилось. И с тех пор я этим не занимался. То есть, как сказать - я знал, что это необходимо. У меня были друзья, которые прикладывали к этому целенаправленные усилия. У кого-то получилось, у кого-то нет. Я примерно понимал, что если я буду в этом направлении двигаться, у меня тоже что-то получится, но мне это было не интересно.
- Но это скорее лень, чем какой-то протест, я правильно понимаю?
- Это никакой не протест. Можно назвать ленью.
- Не очень нужно.
- Да. "Мне это не нужно."
- А когда СССР стал заканчиваться. Уже горбачёвское время, 88-й, 89-й, 90-й годы. Какое примерно у вас к этому было отношение? "Наконец-то!" или наоборот или "Пофигу"? Как вы это тогда восприняли?
- Без восторга. Ввиду того, что я уже тогда определил себе научную карьеру в качестве предпочтительной. Я понимал - и это очень быстро подтвердилось - что перестройка по мне ударит достаточно сильно. Это во-первых. Во-вторых, перестройка сильно ударила по отцу. Он почему-то в конце стал такой активист, попытался что-то делать, что-то решать, уволился с работы - и без этой работы оказался.
- Активистом прокоммунистическим или анти?
- Анти. Он был именно вот таким. Я всегда удивлялся и немножко с ним спорил. Я спросил: "А что тебе нового, собственно говоря, сказали?" Я не могу сказать, что у меня открывались глаза, когда вот эти пошли годы - 87-ой, 88-ой. Все эти разоблачения. Для меня они особенно разоблачениями не были.
- А почему? Вы это знали и раньше? А откуда?
- Я не то чтобы это знал. Я примерно понимал, что так оно бывает.
- А. Понятно. Что мир примерно так устроен.
- Да-да-да. Я могу рассказать интересный довольно случай. Я всегда очень много читал, читал всё подряд и очень внимательно. Была книжка из серии ЖЗЛ посвящённая Сергею Вавилову, я её прочитал наверное в 79-ом году. Сергей Вавилов это академик, президент Академии Наук. Он стал президентом в 48-м году. В ЖЗЛ всегда было много фотографий, я их с интересом рассматривал. И там была фотография передовицы "Правды" в которой давалось сообщение, что вот, мол, Сергей Вавилов стал Президентом Академии Наук. Там один раз упоминалась фамилия Вавилова, один раз упоминалась фамилия Комарова - предыдущего президента АН и десять раз упоминалась фамилия Сталина. Для меня это было... Я понял, что тогда происходило. Как-то вот в голове сложилось. Понятно же. Причём тут Сталин?
- Ну, понятно.
- То есть после этого я всё в голове и собрал, и... В общем, говорю - какого-то удивления не было. Я видел - с возмущением люди что-то кричали и всё такое. У меня этого не было. А у папы почему-то включилось. Его очень сильно это задело, он начал ругаться, ссориться с теми, кто был с ним не согласен. Он с треском вышел из партии, с треском уволился с работы.
- А в каком году вышел из партии?
- В 89-м. Он уволился, начал куда-то устраиваться, понял, что никуда устроиться не может. У него был очень жестокий опыт.
- Куда-то устраиваться в смысле политическом или рабочем?
- Он хотел просто зарабатывать деньги. Поверил всем этим...
- А! Что сейчас пойдёт бизнес, частная инициатива...
- Да. Он во всё это пошёл и очень сильно прогорел. Потерял все свои накопления. Но к тому времени я уже начал зарабатывать. Но для него это было очень сильным ударом и он после этого прожил очень недолго.
- Понятно.
- Именно так.
- Тогда может быть немного отойдём от этой, идеологической линии, поговорим о другом. Если вернуться к детству, мне интересны вот какие ещё вещи. Вы жили в Уфе, а Уфа, насколько я себе представляю ситуацию... Хотя, что я буду рассказывать о том, как я представляю ситуацию. Давайте я просто спрошу, а вы расскажете. Как у вас, в Уфе обстояло дело с подростковой преступностью, с такого рода вещами. Уфа - это ведь недалеко от Набережных Челнов, от Казани. Все эти вещи - моталки, Хади Такташ.
- Я понял.
- У вас что-то такое было или как?
- Тут ситуация вот какая. Я всю свою жизнь - по крайней мере всю молодость, провёл на Архирейке.
- На чём?
- Архирейка. Это достаточно известный преступный район, причём с самого начала двадцатого века. Очень многие о нём слыхали, даже никогда не бывавшие в Уфе. Я жил рядом с татарским кладбищем, буквально в квартале от него, то есть в самом её сердце. Я могу сказать, что там у нас с преступностью было очень всё серьёзно. Моталок у нас не было - то есть, у нас не было такой организации, как в Казани. Но у нас например была такая ситуация, что вокруг частный сектор плюс наши дома выставляли архиерейских сто - сто двадцать человек. По возрастам. А буквально в нескольких кварталах от нас были общежития. Общежития университета, общежития педагогического института, общежития медицинского института. В эти ВУЗы по квоте принимали очень много ребят из деревни. То есть, мы имеем общагу, в которой жили молодые деревенские ребята. И там реально, вот, прямо под нашим балконом в семидесятых ходили стенка на стенку. Причём сто на сто человек, с кольями, с цепями, со всеми такими делами. Сам я не ходил, тут я врать не буду. Но с этими людьми я общался, мне нужно было среди этих людей как-то жить.
- А насколько легко было в этом не участвовать? Потому что когда читаешь об этих вещах обычно идёт разговор, что в таких делах, особенно парню не участвовать было не очень хорошо. Тебя пытались довольно жёстко втягивать, а если не втягивался - это плохо понимали. Или у вас с этим было нормально?
- У нас с этим было нормально.
- То есть, не хочешь - не участвуешь?
- Мне наверное повезло. Причём повезло дважды. Во-первых, я хорошо учился. И наши, так скажем, авторитетные ребята просто-напросто у меня списывали. И это определённый уровень защиты мне обеспечивало. Во-вторых, у меня был очень хороший друг. Его соседом, дверь в дверь, был один очень авторитетный парень, который потом пошёл по этой стезе. А тогда он был просто человек... На которого равнялась соответствующие...
- Ну, которого знают. Можно сказать: "Такой-то" - и тебя поймут, что это за такой-то.
- Да-да-да. Именно так. А у нас с ним сложились простые, хорошие мальчишеские отношения. То есть, мы делились записями всевозможных групп, просто он заходил, оставлял ключи, так вот. Это имело такое последствие, что когда я встречался с ним в школе, я здоровался с ним за руку. А для этого времени, когда всё это началось - седьмой-восьмой класс - это был такой знак. Знак, что ты как бы находишься под защитой. Для нас рукопожатие было нечто такое, сакральное. Когда стали в шестом-седьмом классе при встрече пожимать руки, рукопожатие именно таких людей - это было... Демонстрация. Этот человек - он свой. Вот так. Что касается всего остального... Я могу сказать так. Была достаточно сильная тяга. Или ты каждый день выходишь на улицу, там сталкиваешься с этими ребятами. Ежедневно причём. Либо ты просто сидишь дома. Я дома естественно не сидел. И была достаточно сильная тяга. Эта компания - там действительно были авторитетные ребята - они помимо прочего были весёлые, заводные, про них ходили соответствующие истории. У них всегда была гитара, были хорошие гитаристы. Были красивые, дерзкие девочки в компании. То есть, я просто видел, что туда очень многих тянет. Меня, слава Богу, не тянуло. Но пара эпизодов была. Например, я могу сказать, что у меня случилась в десятом классе такая развилка. Вышли мы на прогулку, столкнулись с ребятами и какое-то время шли вместе с ними. Там были мои одноклассники бывшие, которые после 8-го класса ушли. Мы шли, общались совершенно спокойно. И тут из кустов - а у нас вокруг очень много оврагов - вышли какие-то ещё ребята полузнакомые. Говорят, к нас есть водка, есть ещё что-то, пойдём с нами. И мой товарищ мне говорит: "Ну, что, пойдём?" И вот тогда я мог сказать: "Пойдём". Меня бы приняли, всё нормально. Но именно те посиделки закончились жуткой поножовщиной и достаточно плохо для всех участников. Если бы я тогда сказал: "Да, пойдём" - ну, наверное, моя жизнь пошла бы совсем по-другому. Но я сказал, что нет, что-то мне это не интересно - это тоже было воспринято совершенно нормально. Я ушёл, и вот, сложилось так.
- Очень интересно. Я ещё так понимаю, очень по-разному складывались в разных местах эти нравы. Где-то отшиться было легко, где-то трудно. У вас вот так сложилось. Интересно! И последний момент, качающийся этого. Насколько это было жёстко? Новость о том, что кому-то что-то поломали - это было нормально, через запятую? Новость о том, что кого-то убили - такое бывало или нет?
- Убийств не было. Но калечить - калечили. И это - и с ножом, и со всеми такими делами, это было... Ну, я не могу сказать, что совсем уж обыденным фоном. Но и не такое, что все прыгают и кричат: "Ужас-ужас!"
- Ну, понятно. Случалось, но...
- Это случалось, и к этому относились - ну, не то чтобы уж совсем спокойно, но...
- Как ДТП сейчас.
- Да.
- Понятно. Теперь вот о чём хочу спросить. О школе. Образование, экзамены и всё вот это. Например, как сдавали экзамены в школе? Списывали, не списывали?
- Здесь я могу говорить только за себя. Я не списывал. Я довольно легко их сдавал. Ну, я немножко издалека начну. У нас школа была достаточно уникальной. 35-ая школа. В первую очередь благодаря нашему директору, Григорию Семёновичу Розенблюму. Отличное было образование и т. д. и т. п. В ней самой не было ничего такого, что делало бы эту школу какой-то выдающейся. Обычно крутая школа чем отличается от всех остальных - хорошо преподают математику, английский язык или физику. Ребята выигрывают олимпиады. Ничего этого особо не было. Мне повезло - как раз тогда в школу приняли жену председателя БашАвтотранса, и мы в результате в 9-10 классе учились на права и получили права. Правда, права категории С. То есть, мы могли водить грузовик, но не могли водить легковые автомобили. Тем не менее вот так. Вес школы определялся аппаратным весом нашего директора, этот вес был очень высокий. То есть, школа считалась престижной, но по большому счёту совершенно непонятно было, что за этим престижем стояло.
- А это была обычная школа, районная? Вы там учились просто по месту жительства?
- Да, обычная районная. Но она считалась престижной, туда куча народу ездили со всей Уфы. Причём даже и издалека.
- При этом, если я верно понял, район не самый благополучный?
- Да. Архирейка. Школа была очень маленькая, мы учились в три смены первые мои два класса.
- В три смены? Ничего себе!
- Да, в три смены. До позднего вечера. Потом был отгрохан огромнейший корпус. Причём это не просто корпус, он был выписан в панораму Уфы. Если вы подъезжаете к Уфе со стороны Москвы на поезде, переезжаете через железнодорожный мост через Белую, вы видите памятник Салавату и рядом с памятником этот корпус нашей школы. За школой телевышка, то есть, они формируют... Образ.
- Понятно.
- Наш директор сделал вид, что через нашу школу можно поступить в медицинский институт. Часть наших девочек и желающие мальчики они в 9-10 классах получали удостоверение санитара. Так же как мы получали права. Ходили в мединститут, там занимались, но, как выяснилось, это не давало никаких преференций при поступлении. То есть, это был в определённом смысле такой, небольшой обман. Но на это очень многие клевали. В школе было много золотых медалистов, но при этом много и хулиганов.
- В вот хулиганы - как они учились? Списывали? В смысле, если человек отучился в вашей школе до конца, можно ли сказать, что он так-сяк, но освоил то, чему там учили - или не особо, могло оказаться, что он два и три складывает с ошибками?
- Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, что определённый уровень всё-таки держался. То есть, такого, как сейчас, чтобы тащить за уши - не было. Из нашей школы детей всё-таки вышибали.
- А на второй год могли оставить реально?
- Да. У нас да. Было несколько второгодников. В нашей параллели был один второгодник именно, хулиган. Ещё как минимум двое. У нас были отпетые ребята, известные вообще всем. Было известно, что они пойдут по бандитской стезе и прочее, и прочее. Одного такого парня - его просто в спецшколу услали. Он, правда, потом вернулся. Но когда вернулся, он уже кое-как учился, какие-то тройки имел. Его не вытаскивали. И вот ребята, которые учились в нашем классе, они, конечно, списывали и всё прочее, но такого, чтобы они совсем ничего не знали, но при этом что-то получали - я такого не помню.
- Понятно. Тогда дальше. Фарит, расскажите как и куда вы поступали.
- Я поступил в авиационный институт. Этим я всех удивил. Постольку поскольку у меня были очень большие успехи в истории. И наш директор - он вёл у нас историю - он несколько раз провозглашал, что я должен идти на исторический. Последние два года я очень хорошо успевал по химии - мне доверяли всевозможные демонстрационные опыты. Но я почему-то решил, что в университет я не пойду, что меня более привлекает инженерная стезя. Если я захочу двигать науку, то из инженеров я в науку перейду легче.
- Фарит, а почему так? Это какая-то инженерная романтика а-ля Стругацкие или что?
- Не романтика, нет. Я пошёл на промэлектронику. Я электронику любил и знал всегда, она была мне интересна. По большому счёту, я, наверное, мог поступить и в МГУ. Во всяком случае, я очень легко решал все вступительные задачи и предыдущих лет, и потом последующих, когда помогал. И некоторые мои знакомые, которые туда поступили, они уверяли, что уж я-то туда бы поступил. Но я почему-то решил двигаться как-то так - ухватить синицу в руках. Не тянуться за журавлём. Я понимаю, что сейчас это выглядит несколько... несколько интересно, что у меня не было никакого юношеского романтизма, но было так.
- Ну, люди разные. Бывают очень здравомыслящие мальчики, которые действительно не романтичны. Я, кстати, такой же был. Совершенно не романтичный в этом плане. Странно, как нас обоих при этом в толкинисты затянуло. Наверное как раз реализовать не реализованное. Но продолжим про образование. Фарит, как вам кажется, то образование, которое получили вы, которое получали люди вокруг вас, то советское образование в Уфе, в те годы. Как бы вы его оценили?
- Его невозможно оценить единой оценкой.
- Оцените не единой, это тем более интересно.
- Я считаю, что я получил хорошее образование. Но его получил именно я. Потому что 9-10 класс я бродил по самым разным местам. Я был в университете, причём и математикой занимался, и химией, и физикой. Я ходил в авиационный на подготовительные, ходил ещё на кучу кружков. Это всё позволило мне... Ну, тогда у меня уровень был довольно высокий. Те, кто просто учился в школе - наверное они не слишком много в этом плане получили. Но у нас были школы реально очень сильные. Тридцать девятая, сто четырнадцатая. Они давали очень хорошее образование, там были олимпиадники, которые побеждали и на России, и на Союзе, то есть вот так. Но здесь я хочу небольшую ремарку сделать, вот какую. У меня есть - был, к сожалению - родной дядя - старший брат моей мамы, вот, он получил образование, которое, я считаю, можно назвать образцовым советским. Ему повезло в каком-то смысле. Он учился в Башкирии во время войны. И преподавали харьковские профессора. Харьковскую профессуру скопом в Башкирию отправили. Кое-кто, кстати говоря, остался и немало. И вот он рассказывал, что сдавал десять экзаменов в течение двадцати дней. Выпускные экзамены в его школе. И он сдал их все на отлично, получил золотую медаль. Он был такой единственный по-моему на всю Башкирию. Он тоже поступил в авиационный институт. Тогда в него было очень тяжело поступить. На выходе он сразу стал заместителем главного инженера производственного объединения в Комсомольске-на-Амуре. Открывался авиационный завод в Комсомольске. Вот это была вершина наверное советского образования. С той поры это понемножку спускалось. Сам я закончил в 84-м, я общался с выпускниками 88-го года и я видел, что идёт это как-то по наклонной.
- То есть, на ваш взгляд пик был примерно тогда, когда учился ваш дядя? А с тех пор шло по наклонной?
- Да. Перелом произошёл... Скажем так, когда объявили всеобщее среднее образование. До того ведь, грубо говоря, было небольшое количество людей, которые заканчивали десять классов и сразу же шли в университет.
- А остальные?
- Остальные после четырёх классов шли работать, фактически.
- Ох. Мне вот до сих пор кажется, что это правильно - после шестого класса людей не мучить - не хочет человек учиться - и не надо.
- Это было не нужно огромному количеству людей. Это было видно.
- Это и сейчас видно. Отчётливо видно, что мы научили человека складывать дроби и считать проценты - и для многих хватит на этом. Если он сам не хочет уже дальше учиться, то не надо его заставлять.
- А сейчас у нас уже почти дошло до всеобщего высшего образования.
- Да-да-да.
- Какой-то бред творится.
- Оно в связи с этим девальвируется. А вы же, если не ошибаюсь, сейчас работаете как раз где-то в сфере высшего образования. Так?
- Да.
- Мне вот что интересно. Правда, мы несколько отходим от темы СССР, хотя и её это тоже затрагивает. Это снижение от пика и до ваших школьных дней - оно продолжалось и дальше, идёт до сих пор?
- Тут надо разделить. Есть некоторые объективные моменты. Скажем так, чтобы находиться на уровне развития науки в 50-ые годы, 70-ые годы и сейчас необходим разный объём знаний. А у человека всё же ограничены и память и всё остальное. С тем что сейчас сравнивать, мне кажется, и не очень правильно. Потому что слишком много теперь надо знать. Нынешние дисциплины - они разъехались. Разъехались очень сильно. У меня - за счёт того, что я, как уже говорил, занимался а разных направлениях - у меня было некое общее представление о том, что происходит в мире. Сейчас десятиклассник, одиннадцатиклассник - я совершенно не уверен, что может это цельное впечатление получить тем же способом, что и я. Я не могу сказать, что люди становятся глупее, не могу сказать даже, что они меньше знают. Я хочу сказать, что эти знания им меньше помогают. Я сказал бы так. Знания им меньше дают. Для непосредственной жизни, для непосредственного планирования.
- А если говорить не о знаниях человека, а о системе, которая ему эти знания даёт? О системе образования? Она стала работать хуже, лучше или как?
- Намного хуже.
- Это была линия... Вот мне что интересно. Можно ли сказать, что это ухудшение - это продолжение той линии, которая шла со времён пика, со времён, когда учился ваш дядя. Или это иное? Был ли какой-то перелом связанный именно с концом СССР? Или тенденция просто продолжилась?
- Исчезновение СССР повлияло конечно же. Повлияло негативно. Постольку поскольку... ну, банально, огромное число вполне компетентных людей из образования ушло.
- Фарит, извините, что перебиваю, просто мне это важно. Есть травматический эффект распада Союза. С этим всё понятно. Жуткие проблемы с зарплатами, куча людей уехали и тому подобное. Но всё-таки это эффект травмы. А есть именно изменения системные. Вот они...
- Я понял. Но вы меня немного не дослушали.
- Да, извините.
- Я не имею в виду травму. Просто когда сейчас говорят, что высшая школа потеряла, имеют в виду что были какие-то подвижники-преподователи, но пришла перестройка, перестали платить, и они были вынуждены пойти в какие-то другие места. Это очень большое лукавство вот почему. Я знаю очень большое количество людей - знаю лично - которые в советское время пошли в преподаватели потому что там банально лучше платили. Преподаватель в советское время очень неплохо зарабатывал.