Две руки Владыки.
Больдогу посвящается.
…Воистину, правая рука не знает, что делает левая.
Стлались по волнам ветра ветви ив у воды, вихрем неслись оборванные листья. Прилипая к речной зыби, они неслись к берегу и трогали серебристыми боками черные, блестящие от воды сапоги сидящего на берегу.
Ему нравилось это место. Здесь часто резвился ветер, подхватывая и унося все, что было ему по силам, вступая в схватку с самой рекой, напевая гостю свои песни. Даалан бережно запоминал их и перепевал после, сплетая мелодии ветра и свою извечную, но всегда разную песнь восхищения Учителем, вольным, гордым, но бесконечно терпеливым. Ведь Он, как ветер, дерзнул в праведном гневе Своем восстать против могучих Стихий. Всем эллери ахэ нравились песни Даалана, и даже Учитель удостаивал их своей похвалы.
И сегодня Даалан тронется в путь, и придет с этими песнями ко всем, кто пожелает их слушать. И этим, наверное, поможет Учителю больше, чем умелый боец. Раз слуги извечных гонителей Учителя снова хотят крови и войны, то он обязан – хотя бы попытаться - помочь Ему.
- Я расскажу правду, всю правду! - прошептал он себе. - Я вложу в сердца хотя бы немногих то, что открыл нам Он! И они поймут, обязательно!
- Разве мир и жизнь хуже, чем смерть и кровь? - закричал он ветру.
***
Крупный, гораздо больше обыкновенного, кряжистый орк спрыгнул с коня совсем недалеко от берега, на берегу маленького ручья, где ивы надежно скрывали его от глаз Даалана, присел и начал умываться холодной светлой водой. Руки в прозрачном ручье неуловимо изменялись, светлела кожа, еще недавно грубая и грязная, удлинялись пальцы. Глухой черный плащ лег иными складками, словно носящий его стал выше и намного стройнее. Высокий вороной жеребец не испугался перемен в хозяине, продолжая спокойно щипать траву.
***
- Здесь прошел один из прихвостней Моринготто! Что он делал здесь? Он что-то говорил вам, смертные? - на бледном лице черноволосого эльфа, нолдо по виду, легко угадывалась гримаса презрения.
Седой, но еще не согнутый годами человек степенно вышел навстречу спесивому всаднику. Ох, удалец бессмертный, мог бы и повежливее...
- Если ты устал, спешься, эльф, прими наше гостеприимство и скромное угощение.
- Для вас я - «господин», грязные твари, и ваших вшей оставьте при себе! Всадник легко спрыгнул с коня. - Так что здесь делал вражий смутьян? Рассказывал вам, какой Моргот хороший?
Народа понемногу прибавлялось. Мужчины, работавшие на улице, бросили свои дела и подошли ближе, за ними потянулись и их хозяйки. Эльфы редко заходили сюда, и были почти в диковинку - а недавно приходивший эльф в черном пел дивно и был прекрасен, так что новый гость был в радость. Но, услышав его речи, люди настораживались, приветливость на лицах исчезала, сменяясь настороженностью.
- Не знаю про Моргота... господин, но вещи он говорил верные, и спеси у него куда как поменьше было.
- Не тебе об этом рассуждать, недоумок! Куда он пошел?
- Если б ты подобру спросил, я бы ответил. Но ты ни ему добра не желаешь, ни нам. А раз так - нет! Незачем тебе это знать. Правду певец говорил, люди!
- Грязный смертный! Я отучу тебя слушать Врага!
Неуловимо взвился светлый клинок и, описав два сверкающих круга, вернулся. Два клочка плоти упали в пыль, капли крови свернулись шариками. Староста взвыл, зажимая ладонями остатки ушей, между пальцами лилась кровь, пропитывая ворот и рукава рубахи.
Люди ахнули и подались назад. Двое молодых мужчин, пришедших с сеновала, не выпустив из рук вил, бросились на нарядного эльфа... и упали, словно подломившись. Эльф брезгливо вытер об одного из них клинок и взвился в седло.
- Смертные! Если вы еще посмеете слушать Врага - мы выжжем ваше гнездо дотла, запомните это навсегда! Бойтесь гнева нолдор, никчемные твари!
И в два счета длинноногий вороной вынес седока за околицу села, оставив позади испуганных и озлобленных людей. Оглянувшись, всадник придержал коня и неторопливо, шагом поехал дальше – следуя точь-в-точь по следам прошедшего недавно менестреля из эллери ахэ. Ехать ему предстояло еще долго.
Он открыт! Он чист перед всеми, и не солжет даже ради спасения жизни!
Даалан не смог понять взгляда обогнавшего его на черном коне всадника - то ли насмешка, то ли жалость.